— Они все завтра придут?
— Да.
— Во сколько?
— А это важно?
— Мне нужно отнести письменные показания в отдел расследований завтра в полдень.
— В воскресенье?
— Это же расследование убийства, — напомнил он.
Она кивнула:
— Значит, тебя весь день не будет.
— Какую-то часть дня.
— Насколько долгую?
— Господи, ты же знаешь, как делаются такие дела.
Обида и злость, заблестевшие в ее глазах, задели Гурни сильнее, чем могла бы задеть пощечина.
— Значит, ты завтра придешь домой непонятно когда и, может быть, успеешь к ужину, а может быть, нет.
— Мне нужно отнести в полицию письменные показания свидетеля по делу об убийстве. Я бы с удовольствием этого не делал. — Он неожиданно повысил голос, бросаясь в нее словами. — Некоторые вещи в этой жизни мы просто обязаны делать. Нас к тому обязывает закон, это не вопрос личных предпочтений. А закон придумывал не я!
Она посмотрела на него с усталостью, настолько же неожиданной, как и его гнев.
— Ты так и не понял, да?
— Не понял чего?
— Что твой ум так зациклен на убийствах, хаосе и крови, на чудовищах и психопатах, что ни для чего другого просто не остается места.
Тем вечером он потратил два часа на написание и редактуру показаний. Документ констатировал факты — в нем без прилагательных, эмоций и оценок излагалось обстоятельства знакомства Гурни с Марком Меллери, включая как общение в колледже, так и недавние контакты, начиная с электронного письма Меллерис просьбой о встрече и заканчивая его твердым отказом обращаться в полицию.
Гурни выпил две чашки крепкого кофе, пока писал, и в результате плохо спал. Ему было холодно, он вспотел, все чесалось, непонятная боль блуждала из одной ноги в другую — этот постоянный дискомфорт не способствовал избавлению от дневных тревог. Гурни с беспокойством думал о Мадлен, о боли, промелькнувшей в ее глазах.
Он понимал, что дело в расстановке приоритетов. Она не раз жаловалась, что, когда две его роли сталкивались, Дэйв-детектив всегда побеждал Дэйва-мужа. И отставка в этом смысле ничего не изменила. Очевидно, она ожидала, что это изменится, может быть, искренне в это верила. Но как он мог перестать быть тем, кем был? Как бы он ни любил ее, как бы ни хотел быть с ней, как бы ни желал ей счастья, разве он мог просто взять и стать другим человеком? Его ум работал особым образом, и главное удовлетворение от жизни он получал, используя этот дар. Он безошибочно выстраивал логическую цепочку и был крайне чувствителен к малейшим несостыковкам. Это делало его выдающимся детективом. Эти же качества позволяли ему дистанцироваться от ужасов его профессии. Другие полицейские дистанцировались иначе — пили, становились циниками. Гурни же умел воспринимать любую ситуацию как интеллектуальный вызов и всякое преступление рассматривал как задачу, которую необходимо решить. Таким человеком он был. Он не мог в одночасье измениться, просто уйдя в отставку. По крайней мере, таков был ход его мыслей, когда за час до рассвета его наконец одолел сон.
В ста километрах к востоку от Уолнат-Кроссинг, чуть не доезжая Пиона, на утесе с видом на Гудзон, возвышалось здание регионального полицейского управления, похожее на свежевозведенную крепость. Грузные серые стены и узкие окна, казалось, были рассчитаны на выживание в условиях апокалипсиса. Гурни задумался, могла ли такая архитектура быть вдохновлена одиннадцатым сентября, которое породило массу проектов еще более дурацких, чем неприступные полицейские участки.
Внутри здания лампы дневного света подчеркивали брутальность металлоискателей, камер наблюдения, пуленепробиваемой кабины охраны и полированного цементного пола. Общаться с охранником в кабине, оборудованной рядами мониторов камер наблюдения, нужно было по микрофону. Голубоватый свет делал лицо охранника болезненно-бледным. Даже его светлые волосы в таком освещении казались какими-то нездоровыми. Он выглядел так, как будто его вот-вот стошнит.
Гурни заговорил в микрофон, поборов желание поинтересоваться у охранника, не болен ли он:
— Дэйв Гурни. Я пришел на встречу с Джеком Хардвиком.
Сквозь узкую щель между пуленепробиваемым стеклом и столешницей охранник протянул ему временный пропуск и лист учета посетителей для подписи. Затем он взял телефон, взглянул на приклеенный скотчем к стене список номеров, набрал четыре цифры и что-то сказал в трубку.
Минуту спустя в стене рядом с кабиной открылась стальная серая дверь, и за ней обнаружился тот же полицейский в штатском, который вчера провожал Гурни на территории института. Он жестом пригласил Гурни присоединиться к нему, никак не подав вида, что узнал его, повел его по безликому серому коридору и открыл перед ним еще одну стальную дверь.
Они зашли в огромную переговорную комнату. Она была лишена окон — не иначе чтобы уберечь посетителей от битых стекол в момент нападения террористов. Гурни страдал легкой формой клаустрофобии, не любил помещений без окон и терпеть не мог архитекторов, которым такое приходило в голову.
Его немногословный провожатый направился к кофейнику в дальнем углу. Большинство стульев, стоявших вокруг овального стола, уже были кем-то заняты: на спинках четырех из них висели куртки, еще три были прислонены к столу. Гурни снял свою куртку и надел ее на спинку одного из свободных стульев.
Дверь открылась, и появился Хардвик. С ним были педантичного вида рыжая женщина в брючном костюме, с ноутбуком и толстой папкой, и второй Том Круз, который тут же направился к своему приятелю-близнецу у кофейника. Женщина проследовала к ничейному стулу и положила на стол перед ним свои вещи. Хардвик подошел к Гурни — на лице его было нечто среднее между улыбкой и гримасой.